Рославлев, или Русские в 1812 году - Страница 30

– Как смешон этот жених! – сказала средняя сестра. – Он только и видит свою невесту. Неужели он в самом деле влюблен в неё? Какой странный вкус!

– Il est pourtant bel homme! – возразила старшая. – Посмотрите, какой греческой профиль, какая правильная фигура, как все позы его грациозны!..

– Да, он недурен собою, – прибавила меньшая княжна. – Заметили ль, какой у него густой и приятный орган? Я уверена, у него должен быть или бас, или баритон, и если он поет «ombra adorata»…

– Я слышала, что он играет хорошо на скрыпке, – перервала средняя, – и признаюсь, желала бы испытать, может ли он аккомпанировать музыку Моцарта.

– У него тысяча душ, – сказала старшая.

– Et il est maitre de sa fortune! – прибавила средняя.

– Для чего маменька не пригласит его на наши музыкальные вечера? – примолвила меньшая. – Ему должно быть здесь очень скучно.

– Разумеется, – подхватила старшая. – Эта Лидина нагонит на всякого тоску своим Парижем; брат её так глуп! Оленька хорошая хозяйка, и больше ничего; Полина…

– О, Полина должна быть для него божеством! – перервала меньшая.

– Не верю, – продолжала старшая, – его завели, и что тут удивительного? В деревне, каждый день вместе…

– Конечно, конечно, – подхватила меньшая. – Ах, как чудна маменька! Почему она не хочет знакомиться с своими соседями?

– Посмотрите, – шепнула старшая, – он на нас глядит. – Бедняжка! не смеет подойти. О! да эта сантиментальная Полина преревнивая!

– И пренесносная! Вечно грустит, а бог знает о чем?

– Хочет казаться интересною.

– Ах, боже мой, вот ещё какие претензии!

Совсем другого рода шли разговоры в столовой, где мужчины толпились вокруг сытного завтрака. Буркин, выпив четвертую рюмку зорной водки, рассказывал со всеми подробностями, как персидской жеребец отшиб у него память. Ладушкин, Ильменев и несколько других второстепенных помещиков молча трудились кругом жирного окорока и доканчивали вторую бутылку мадеры. В одном углу Сурской говорил с дворянским предводителем о политике; в другом – несколько страстных псовых охотников разговаривали об отъезжих полях, хвастались друг перед другом подвигами своих борзых собак и лгали без всякого зазрения совести. Но хозяину было не до разговоров: он горел как на огне; давно уже пробило два часа, а губернатор не ехал; вот кукушка в лакейской прокуковала три раза; вот, наконец, в столовой часы с курантами проиграли «выду я на реченьку» и колокольчик прозвенел четыре раза, а об губернаторе и слуха не было.

– Что ж это в самом деле? – сказал хозяин, когда ещё прошло полчаса, – его превосходительство шутит, что ль? Ведь я не навязывался к нему с моим обедом.

– Николай Степанович! – сказал дворецкой, войдя торопливо в столовую, – кто-то скачет по большой дороге.

– Слава тебе господи, насилу! Скорей кушать! Да готовы ли музыканты? Лишь только губернатор из кареты, тотчас и начинать «гром победы раздавайся!». Иль нет… лучше марш…

– Да это едет кто-то в тележке, сударь, а не в карете.

– Как в тележке? Э, дурак! что ж ты прибежал как шальной!.. Так это не губернатор… постой-ка… кажется… так и есть – наш исправник. Проси его скорей сюда: он, верно, прислан от его превосходительства.

Через минуту вошел небольшого роста мужчина с огромными рыжими бакенбардами, в губернском мундире военного покроя, подпоясанный широкой портупеею, к которой прицеплена была сабля с серебряным темляком. Не кланяясь никому, он подошел прямо к хозяину и сказал:

– Его превосходительство изволил прислать меня…

– Ну что, Иван Пахомыч, – перервал Ижорской, – скоро ли он будет?

– Его превосходительство изволил прислать меня…

– Да говори скорей, едет он или нет?

– Сейчас доложу. Его превосходительство изволил прислать меня уведомить вас, что он, по встретившимся обстоятельствам…

– Не может у меня обедать?

– Позвольте!.. Его превосходительство изволил прислать меня…

– Да тьфу, пропасть! говори без околичностей, будет он или нет?

– Сейчас… Изволил прислать меня, уведомить вас, что по встретившимся обстоятельствам он не может сегодня у вас кушать.

– Отчего?.. Почему?..

– Он получил сейчас важные депеши и отправился немедля в губернский город.

– Как! не пообедавши?

– Точно так-с.

– Ай, ай, ай! что такое?.. Видно, дело не шуточное?

Исправник пожал плечами, наморщил лоб и, погладив с важностию свои бакенбарды, сказал протяжно и значительным голосом: «Да-с». Все гости с приметным любопытством окружили исправника.

– Не знаете ли вы, что такое? – спросил Сурской.

– Формально доложить не могу, – отвечал исправник, – а кажется, большая экстра.

– Да когда он получил эти бумаги? – спросил предводитель.

– Аккурат в три часа.

– И вам неизвестно их содержание?

– Почему ж мне знать-с? – отвечал исправник с улыбкою, которая доказывала совершенно противное.

– Полно, любезный, секретничать!.. – заревел Буркин. – Как тебе не знать? Ты детина пролаз – все знаешь.

– Помилуйте-с! наше дело исполнять предписания вышняго начальства, а в государственные дела мы не мешаемся. Конечно, секретарь его превосходительства мне с руки; но, осмелюсь доложить, если б я что-нибудь и знал, то и в таком случае служба… долг присяги…

– Что вы с ним хлопочете, господа? – перервал Ижорской. – Я знаю этого молодца: натощак от него толку не добьешься. Пойдемте-ка обедать, авось за рюмкою шампанского он выболтает нам свою государственную тайну. Эй, малый! ступай в сад, проси барышень к столу. Водки! Господа, милости просим!